Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
26 января 1972 года появилось секретное Постановление ЦК КПСС о выдворении писателя Григория Свирского, заикнувшегося о свободе слова, за пределы Советского Союза. В изгнании автор написал и опубликовал 10 романов и повестей, переведенных на главные европейские языки.
Через 20 лет книги Г. Свирского были, наконец, переизданы и в Москве, а в Союзе писателей Москвы летом 2000 года состоялся вечер, названный «Возращение Григория Свирского».
Из выступления на вечере писателя Юрия Карякина: «Один из самых сильных ударов по цепям, которым было сковано наше сознание, нанес Григорий Свирский. Он первым освободил нас от страха. После его смелого выступления в Союзе писателей — в присутствии секретаря ЦК КПСС Петра Демичева — мы вдруг поняли: можно! Не убьют!».
отрывок из произведения:
...Впервые я увидел Любу Рябову четыре года назад, в страшноватом 1968-м.
К тому времени поблекли от дождей, а потом и вовсе были выброшены на свалку фанерные щиты с московских перкрестков с откровением Хрущева «ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ К КОММУНИЗМУ!». Теперь уж кто не знал, что дороги проложены Иосифом Прекрасным и его соратниками совсем к другим целям. В Корею. К «свободной» Кубе, на которую Хрущев доставлял баллистические ракеты, чтобы разом «покончить с империализЬмом». Усилиями щедринского идиота Россия была в минутах от всеобщего атомного крематория.
А на суше советские офицеры-советники наводили «порядок» во Вьетнаме, в Египте, готовя истребительную войну против Израиля. А красновездные танки «погостили» в Будапеште и только что, в августе грохочущими гусеницами разметали в Праге «социализм с человеческипм лицом».
Насчет «дорог к коммунизЬму» ни у кого никаких сомнений более не было. Даже у Любы Рябовой, женщины в те дни аполитичной. Неочевидны были только и ей, и всем другим лишь дальнейшие после разгрома «Златой Праги» изгибы государственной мудрости.
Верного сталиниста Ильича-второго очень беспокоили евреи. «Бровастый» созвал совещение руководителей науки и задал им один-единственный вопрос: не будет ли нанесен науке ущерб, если из нее удалить всех до одного, с точки зрения ЦК КПСС, «сомнительных», прежде всего, «лиц еврейской национальности».
Так как точка зрения «партии» никаких сомнений более не вызывала, руководители стали покряхтывать и оглядываться на соседей. Спрашивали у каждого. Отмолчаться было невозможно. Отмолчишься — отберут пропуск в твой собственный институт. В конце концов, все, один за другим, признали правоту партии. Даже президент Академии Наук СССР товарищ Келдыш, помедлив мгновение, присоединился к партийному большинству, С этого дня ученые назвали его ВЫКЕЛДЫШ. Запротестовал тогда лишь один человек. Министр обороны СССР маршал Гречко. Он заявил, что не может выкинуть всех своих ученых и изобретателей «еврейской национальности»: военной науке это нанесет серьезный ущерб.
Похоронил маршал ГРЕЧКО глубоко продуманный шаг ЦК.
Но только в России. А вот другой, подобный, удался полностью. Секретерь польской рабочей партии Гомулка, на вопрос Брежнева, ответил «ДА!...» Замысел ЦК КПСС —репетиция советского еврейского погрома на территории соседа прошла без сучка и задоринки. «Гомулкулюсы», как их окрестил поэт Александр Галич, изгнали из Польши всех евреев. А заодно и инакомыслов. Юдофобская истерия достигла там, по рассказам очевидцев, с которыми встречался и в Европе, и в Израиле, такого накала, что еврейские семьи бросали все имущество и бежали. К весне из всего еврейского населения Польши остались только больные и старики, которые не могли никуда двинуться.
«Польская репетиция» тут же отозвалась во всех углах «соцлагеря». Запланированный погром, естественно, прежде всего, вернулся на место рождения. Я ощутил это на своей спине.
Немедленно.
Полгода назад был запрещен мой роман о «космополитической истерии в МГУ» сталинских лет. Издательство «Советский писатель» рассыпало набор книги, готовой к выпуску. Естественно, я высказал публично в Союзе писателей СССР все, что о наших идеологах из ЦК думаю.
Власть была явно взбешена: началась фантасмогория. Были запрещены все мои книги, их изъяли в один и тот же день изо всех публичных библиотек страны. В Лейциге издавался сборник о пограничниках, где был напечатан мой рассказ о памирском шофере. Этот рассказ в пять страничек выдирали из всего тиража в сто тысяч экземпляров.
«Маразм крепчал», говорили старики-писатели.
Член Политбюро, председатель Высшей партийной комиссии при ЦК КПСС старый и костлявый, как беглец из Освенцима, латыш Арвид Янович Пельше кричал на меня так, что стал задыхаться. В запарке даже поставил меня в один ряд с такими «врагами Сталина и всего советского народа», «извергами», как Бухарин, Каменев и Зиновьев. Я поежился. Запахло каторгой или пулей. «Возьмут у выхода из ЦК?» Когда Пельше на мгновение затих, я бросил ему: «Постыдился бы, старый человек!» Весь партийный комитет, привыкший к слезам и раскаяниям изгнанников, вскочил на ноги, взревев в негодовании и страхе так, словно я бросил в них осколочную гранату РГД.
Спустя четверь века один из моих гонителей в министерстве Любви заместитель главы КГБ Андропова отставной генерал от жандармерии Филипп Бобков, в своих мемуарах вспоминал обо мне, своей жертве, скорее сочувственно: «Писателю за выступление, по существу правильное, хотя, пожалуй, излишне эмоциональное... перекрыли кислород — рассыпали набор книги, перестали печатать, вынудили эмигрировать... А всю вину сваливали на КГБ...» Генерал Филипп Бобков, невинная овечка, четверть века назад говорил, как легко понять, совсем иным тоном и совсем иное, запечатленное ныне в моем литературном сайте, в разделе «автобиография». Бог с ним, старым волком, выдающим себя за красную шапочку...
Когда пришел от бившегося в истерике Пельше — я уже упоминал об этом в одной из своих книг — дома ждал меня сосед, известный журналист, он сказал, что только что вернулся из Дома творчества Малеевка, и старые писатели «Твард» (Так журналисты звали Твардовского), Александр Бек, Вениамин Каверин и другите просили тебе сказать.... Гриша, передаю дословно: «Тебя исключат из партии... Уже исключили?.. Потом, как водится у нас, посадят. — Он взглянул на мою заплакавшую жену, помолчал. А потом, не сразу, продолжил: «Из опыта тридцать седьмого года они, старики, знают. Раскается жертва или упрямится, все равно, та же ДЕСЯТКА. Они просят, очень просят устоять, не раскаиваться.. Это важно для всех...»