Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Эна Трамп — отечественная хиппи с левыми взглядами. Родилась в Минске, окончила ВГИК сценарный факультет.
Эна Трамп сочетает писательскую деятельность с издательской и бурной социальной, порой «кусающейся» активностью — что заставляет вспомнить таких «красных хиппи», как американец украинского происхождения Эбби Хоффман.
Произведения Эны Трамп не только значимы в контексте хиповской культуры, но также широко публикуются за её пределами и даже за пределами России. Первая крупная «бумажная» публикация — повесть-киносценарий «Марсельеза», описывающая приключения белорусской девушки в бунтарской студенческой и уличной хиповской среде перестроечного СССР. Увлекательная повесть с анархистами и баррикадами на Арбате богато иллюстрирована стихами другого известного хиппи, Николая Данелия («Гудвина») — сына советского режиссёра Георгия Данелия, умершего от наркотической передозировки. Попыток экранизировать этот сценарий пока не было.
Перу Эны Трамп принадлежит также сборник «Дети» — рассказы из хиповской жизни, многие из героев которых списаны с реально существовавших неформалов.
отрывок из произведения:
...Когда свет в вагоне выключился, он полежал еще немного, а затем сполз со своей верхней боковой, надел ботинки и пошел в тамбур. Вагон качало. На всех полках спали люди.
В тамбуре же свет горел. И было холодно.
Не может быть, чтобы свет в тамбуре не выключался. Он поднял руку и ощупал края плафона — рука наткнулась на рычажок и щелкнула им. Плафон погас. Он перешел к противоположной двери и то же самое проделал со вторым. В тамбуре стало темно, и только замерзшие окна теперь светились.
Тогда он закурил и прижался лбом к стеклу, покрытому ледяной коркой.
На свете счастья нет,
Но есть покой и воля,
Когда погаснет свет,
И поезд мчится в поле.
И ты уходишь, стоя,
И ты не слышишь боли,
Не спрашиваешь, кто я,
Пока он мчится в поле.
Позже, когда сигарета была выкурена, он все так же стоял, упираясь лбом в холодное стекло и чувствуя, как мороз проникает вглубь, вызывая там боль. Но не отнимал головы от окна. Не отнял и тогда, когда дверь из соседнего вагона открылась, впуская очередную порцию холода, грохот колес и человека. Сейчас он уйдет.
Но человек не спешил уходить. Он что-то там делал в темноте.
Затем раздался сиплый женский голос — испуганный и просящий:
— У вас спичек не найдется?
Он повернулся. Рука нашарила спички в кармане.
Женщина из темноты рядом торопливо продолжала, будто защищаясь: — Не знаю, что со светом случилось... Все было нормально... Дверь не могу открыть...
Его рука со спичками остановилась. Он сказал:
— Открывалась же. — И потянулся к ручке двери, но тут дверь распахнулась. — Ой, все! — сказала она, не скрывая облегчения, и, прежде чем выйти, окинула его взглядом, держась за ручку, — тетка лет сорока пяти в форме проводницы.
Но он не дал ей закрыть дверь до конца, и тоже вышел, сразу же свернув в туалет. Над умывальником висело зеркало, и, нагибаясь, чтобы попить воды, он взглянул на себя один раз. Потом он вышел из туалета, прошел по спящему вагону до своей полки и, сбросив башмаки, влез на нее. Он укрылся одеялом до самых ушей. За спиной у него лежала его куртка, чтобы не дуло из окна.
Но он не заснул, и, когда это стало ясно, он повернулся на другой бок. К окну. Вскоре он вернулся обратно. Там ничего не было. Но и тут тоже. Но и лежать так было невозможно, и он перевернулся еще раз. А потом еще раз.
Но это не прекращалось. Оно пододвинулось вплотную и остановилось. Ему оставалось вертеться, вскидываться рывками, беззвучно плача (звук-то, конечно, был, шепотом тянущаяся нота) перед неотвратимостью происходящего, от непонимания его смысла — а поезд все ехал и ехал в темноте...