Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Владимир Владимирович Набоков родился 23 апреля 1899 года в столице Российской империи Санкт-Петербурге в знатной и богатой семье. В насыщенном событиями 1917 году его отец недолгое время входил в число министров правительства Керенского, а когда к властив стране пришли большевики, Набоковы были вынуждены эмигрировать. В 1919 году Владимир поступил в Кембриджский университет и окончил его в 1922 году. В марте того же года в Берлине во время покушения на главу партии кадетов Павла Милюкова погиб отец Набокова, заслонивший Милюкова от пули террориста-монархиста.
Двадцатые-тридцатые годы Набоков провел в Берлине, потом жил в Париже, в 1940 году перебрался в США. Блестящий ум и превосходное чувство юмора позволили Набокову стать отличным писателем. Характерной особенностью его произведений были не столько живость образов, идей и закрученность сюжета, сколько виртуозное владение английским — языком для него не родным.
Владимир Набоков опубликовал множество романов, из которых наибольшую известность получили написанные на русском языке «Машенька», «Камера обскура», «Дар», а из созданных на английском — «Лолита», «Пнин» и книга мемуаров «Другие берега». Кроме того, писатель перевел на английский язык «Слово о полку Игореве» и «Евгения Онегина».
В 1961 году он вместе с женой обосновался в Швейцарии. Скончался Владимир Набоков 2 июля 1977 года в возрасте 78 лет.
отрывок из произведения:
...Узнавать человека значит создавать человека: накапливаются в нашей душе его черты и приметы, растет, развивается, окрашивается его образ, каждая новая встреча с ним обогащает нам душу, и чем больше стройности и правды в этом творчестве, тем больше мы любим человека. И когда — все так же незаметно — мы с ним сближаемся, когда привыкаем к нему — то уже образ его столь жив в нас, столь трепетен и ярок, что кажется, будто труд окончен, человек нами создан, и годы идут, и человек этот уже часть нашей души. И бывает так, что этот человек, сам человек, образ которого кропотливо усвоила наша душа, внезапно умирает, и тогда... что же тогда? Недоумение, нелепость, чувство какого-то потрясающего внутреннего несовпадения, — ибо образ человека, которого мы любили, созданный упорным, счастливым трудом, продолжает, конечно, жить, его имя, как и вчера, полно жизни, губы произносят его, как живое, — и в заголовке некролога, уничтожающем все человеческое, житейское, привычно-звуковое, мерещится ложь.
Умер Юлий Исаевич Айхенвальд. Разбег его существования резко был пресечен, но в нас его отображенная жизнь продолжает стремиться, и ее замедление, ее застывание будет очень постепенно. Для меня, для многих, близко знавших его, он сегодня так же жив, как и в ту субботу, за полчаса до несчастия, когда, запирая парадную дверь, я видел сквозь стекло его удалявшуюся сутуловатую спину. В ушах звучит его голос, осторожная убедительность его интонаций, особое ударение на частице «не», когда, назвав одно прекрасным, он называл другое не прекрасным. Я вижу его, как он скромно и близоруко пробирается через многолюдную комнату, слегка вобрав голову в плечи, прижав локти к бокам, и, подойдя к человеку, которого искал, вдруг вытягивает узкую руку и трогает его за рукав мгновенным, легчайшим прикосновением...