Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Айзек Азимов родился в местечке Петровичи под Смоленском (Исаак Озимов). Вместе с семьей эмигрировал в США в 1923 г., гражданин США с 1928 года. Окончил химический факультет Колумбийского университета в 1939 году. В том же году дебютировал в «Amazing Stories» рассказом «В плену у Весты». Работал преподавателем биохимии в Медицинской школе Бостонского университета; с 1979 года — профессор этого же университета. Азимов — один из известнейших писателей-фантастов, автор почти пятисот книг — как художественных, таки научных и научно-популярных. Его творчество отмечено пятью премиями «Хьюго» (1963, 1966, 1973, 1977, 1983), двумя премиями «Небьюла» (1972, 1976), а также многими другими призами и премиями.Среди наиболее известных произведений писателя — романы «Стальные пещеры» (1954), «Конец вечности» (1955), «Обнаженное солнце» (1957), «Сами боги» (1972), грандиозный цикл «Основание» (или «Академия», 1963-1986), а также серия рассказов, в которых впервые сформулированы знаменитые три закона роботехники. Также достаточно популярны цикл о похождениях галактического плейбоя Лакки Старра и детский цикл о приключениях робота Норби. Именем Айзека Азимова назван один из популярнейших американских НФ-журналов — «Asimov''s Science Fiction and Fantasy».
отрывок из произведения:
...Что побудило вас начать писать, д-р Азимов?
Боюсь, что ответ на этот вопрос затерялся где-то во мгле далекого прошлого. Во всяком случае, с тех пор как я себя помню, я рассказывал сам себе разные истории.
Впрочем, могу совершенно точно назвать момент, когда я впервые начал думать о себе как о «писателе». Это было осенью 1931 года, когда мне было одиннадцать лет.
В силу обстоятельств, к которым я вернусь ниже, я начал в ту пору жадно поглощать научную фантастику. Одновременно я был столь же рьяным поклонником приключенческих сериалов, в которых фигурировала группа юных героев.
К сожалению, далеко не все книги такого рода мне удавалось достать. В публичной библиотеке не было «Юных Роуэров», «Тома Свифта», «Даруэллских приятелей», «Попии Отт» и прочего, а чтобы покупать их, у меня не было денег. Мои друзья редко одалживали мне немногочисленные собственные книжки — прежде всего потому, что если мой отец находил их у меня, он тут же их конфисковывал (у моего папаши были весьма высокие литературные критерии). Мне в руки попало всего две-три таких книжонки, и я жадно, с удивительным упорством читал и перечитывал их — понятно, тайком.
И тут, в один прекрасный день, мне пришло в голову, что я мог бы восполнить печальную нехватку чтива, если бы начал писать сам. Я всегда придумывал разные истории, так почему бы не сочинить нечто вроде сериала и не изобразить его на бумаге?
Пятицентовая тетрадка (столько она стоила в те времена) была мне по карману, ручка имелась — чего же еще нужно? Только время. В тот же вечер я устроился в углу кухни и принялся писать историю, которую озаглавил так: «Гринвиллские приятели в колледже».
В первом порыве я накатал полторы главы. Действие развертывалось в колледже, в маленьком городке, и я предоставляю вам судить, какими познаниями о маленьких городках и об их колледжах мог обладать одиннадцатилетний мальчишка — продукт бруклинских трущоб, но никто и никогда не говорил мне, будто надо писать только о том, что тебе известно. (Кстати, я так и не усвоил этого элементарного правила писательского труда, поэтому в дальнейшем сочинял длинные романы о просторах Галактики, хотя из собственного опыта не имел о них тоже ни малейшего представления.) Одолев полторы главы, я пришел в странно возбужденное состояние. На меня нашел первый приступ серьезной болезни, которую я именую писательским безумием. Самый тяжкий ее симптом — это непреодолимое желание поведать кому-нибудь о великом романе, который вы пишете.
На следующий день я остановил на перемене первого же приятеля по классу и сказал ему:
— Послушай, какую книгу я пишу!
— Что? — переспросил он без энтузиазма.
— Нет, ты послушай, — взволнованно повторил я и начал рассказывать, употребляя те же восхитительные слова, какие занес на бумагу, ибо, естественно, они неизгладимо запечатлелись в моем гудящем мозгу. Мало-помалу у него пробудился интерес, достигший пика к тому моменту, когда действие прервалось и я вынужден был остановиться.
— А дальше? — спросил он.
— Пока не знаю, — признался я.
Он схватил меня за руку.
— Чур, я первый читаю книжку после того, как ты ее закончишь, договорились? Никому другому не давай!
— Договорились, — сказал я смущенно и побрел прочь. В груди моей бушевали страсти. Он явно не расслышал, что я сам пишу эту книгу. Он подумал, будто я читаю книгу, написанную настоящим писателем, и она так захватила его, что он захотел ее почитать.
Именно тогда я и почувствовал себя писателем. В конце концов, я заинтересовал возможного читателя, а о том, что требуются и другие качества, я не подозревал. Позже я ни разу не усомнился в своих писательских способностях, и когда я прервал «Гринвиллских приятелей» — кажется, после восьмой главы, — я сделал это только потому, что принялся за что-то другое.
Следующее важное событие на моем писательском пути произошло в 1934 году. Мой отец, конечно, замечал, что я старательно что-то пишу. Как всякий европеец, он уважал «ученость» и даже намек на литературный талант, и потому решил, что мне нужна пишущая машинка. Да вот беда, в те времена пишущая машинка относилась к предметам роскоши наряду с норковой шубой и яхтой; мы не могли себе такого позволить.
Сколько времени отец мудрил, куда он только ни обращался — этого я точно не знаю, но в конце концов ему попалась пишущая машинка «Ундервуд № 5», которая превосходно работала и стоила 10 долларов.
Мало того, он сделал еще один гигантский шаг, настояв на том, чтобы я правильно пользовался машинкой. Через несколько дней он подошел ко мне и стал наблюдать с отцовской нежностью, как я печатаю. Я долго искал каждую букву и, найдя, ударял по клавише одним напряженным пальцем.
— Я видел, как люди печатают всеми пальцами, словно на пианино играют, сказал он.
— Не знаю, как это сделать, — признался я.
Он положил руку на клавиатуру и сказал:
— Ну что ж, узнай. Еще раз увижу, что ты лупишь одним пальцем, — заберу машинку.
Поскольку задолго до этого случая я убедился в том, что безрассудство моего отца может сравниться разве что с его упрямством, я не стал спорить. Я нашел одну девушку, умевшую печатать, и она объяснила мне, каким пальцем по какой клавише надо ударять, а поскольку я печатал каждый день по нескольку часов, то быстро напрактиковался. В конце концов я смог печатать по семьдесят слов в минуту на механической машинке. Теперь у меня электрическая машинка, и я недавно засек время — оказалось, что я делаю девяносто слов в минуту...