Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
История с непредсказуемой сюжетной линией рассказывает о жизни индейцев и первых белых торговцев, проникших на дикую территорию. Много этнографии, много споров, много замешанной на романтике отваги, много любви — простой, даже грубой, но всё-таки любви.
отрывок из произведения:
...Здесь я вынужден перейти к рассказу об Эмили Гонкур, ибо этой девушке из благочестивой французской семьи предстоит стать главным действующим лицом моего повествования.
Она родилась в Сен-Шампиньи. Город возник в 1763 году на западном берегу Лесного Озера, то есть на самой границе канадских провинций Онтарио и Манитоба. Именно тогда окончательно определилась после Семилетней войны судьба французских колоний в Северной Америке. С установлением английского господства в Канаде возникло множество вопросов, связанных со статусом населения французского происхождения. Многие французы двинулись на запад, рискуя кончить жизнь под топорами диких племён. Среди таких переселенцев был Жюль Гонкур, дед Эмили, прихвативший с собой восемнадцатилетнего воинственно настроенного сына по имени Люсьен. Когда страсти поутихли, Люсьен остепенился и занялся торговым делом. Сен-Шампиньи медленно перерождался из бревенчатой крепости в городочек с белыми домиками на английский манер. Люсьен Гонкур женился на дочери весьма процветавшего пушного дельца и превратился в настоящего семьянина. Жена родила ему сына и двух дочерей, младшей из которых была Эмили.
С точки зрения хорошо освоенных районов Канады и Соединённых Штатов, миниатюрный Сен-Шампиньи находился в дремучей глуши, но жители Сен-Шампиньи ничуть не считали себя выброшенными из настоящей жизни. Несмотря на то что в семьях, подобных Гонкур, бережно хранились традиции древних родов, нравы всё же менялись, упрощались.
Отец Эмили отличался широким гостеприимством и почитал за счастье угощать всех и каждого, не обращая особого внимания на социальную принадлежность. Когда же к нему приезжали из далёкого Монреаля важные гости, он подчёркнуто громким голосом говорил жене:
— Вели-ка принести мне чего-нибудь выпить. Только не того изысканного вина, какое пьют эти господа, — и он указывал на бутылку сент-эстефа, — а самого простого. Только не бургундское! Оно награждает подагрой всех, у кого её не было, и втрое усиливает её у тех, кто ею уже страдает… — Вы тут заметно дичаете и стареете, мой друг, — слышал он обычно в ответ от кого-нибудь из гостей.
— Здесь глухой край, и он накладывает отпечаток. Тем не менее мы заметно изменяем его облик, хотя он яростно сопротивляется. Разумеется, мы влияем друг на друга, человек — на леса и горы, они — на человека. Но неужели вы хотите сказать, что мы совсем уж не похожи на цивилизованных людей? Не соглашусь. Взгляните на моих дочерей! Какая грация, какой ум! Единственное, чего им здесь не хватает, так это роскошных туалетов… Мать Эмили придерживалась старых взглядов, и это особенно касалось воспитания дочерей. С самого раннего возраста она учила Эмили любить добродетель и ненавидеть пороки, утверждая, что, лишь следуя христианской морали, можно жить счастливо. Всё, что выступало за пределы установленных рамок, следовало презирать.
— Порок навлекает на нас презрение, а презрение порождает стыд и угрызения совести!
Воспитанное таким образом молодое поколение уже не могло поверить в то, что, когда толпы высланных из Франции проституток (так называемые «дочери короля») прибывали многочисленными партиями в Новый Свет, каждый холостяк, не женившийся в двухнедельный срок, лишался права на охоту и рыбную ловлю, а также права выменивать у индейцев бобровые шкуры. Теперь же казалось бредом, что не так давно родители молодого человека, достигшего двадцати лет или, девушки — шестнадцати лет, не вступивших в брак, обязаны были явиться с объяснениями к властям и уплатить штраф за уклонение от семейной жизни. Но всё это в прошлом. Нынче родители подыскивали своим детям подходящую пару без суеты, взвешивая денежную выгоду.
Эмили же, несмотря на всю строгость воспитания, слышала в себе властный голос женской природы, который призывал вовсе не к регулярным молитвам. Чувственное семнадцатилетнее тело требовало мужского вторжения, но сказать об этом вслух Эмили не посмела бы никогда.
Случилось так, что она познакомилась однажды со своим сверстником Беркли Торнтоном, который был единственным сыном владельца бакалейной лавки. Поговорив с юношей пятнадцать минут, она влюбилась в него совершенно безумным образом. Беркли был одержим желанием сделаться звероловом и не переставал мечтать о жизни в горах, рассказами о которой он питался ежедневно, сидя возле конторы по скупке пушного товара. Перспектива сделаться бакалейщиком его вовсе не устраивала.
На второй месяц знакомства с Беркли, изнывая от любовной лихорадки, Эмили отдалась юноше. Их страстные встречи стали ежедневными, и девушка внезапно осознала, что впущенное в тело сладкое мучение отравило её и навсегда разрушило спокойное течение жизни.
Однажды вечером мать встретила Эмили с мрачным лицом и, не говоря ни слова, грубо втолкнула в комнату и заперла на ключ.
— Не хватало нашей семье такого позора! — послышалось из-за двери шипение матери. — Встречаться с каким-то бакалейщиком, да к тому же англичанином! Будто нет в Сен-Шампиньи фамилии поприличнее, чем Торнтоны!
До полуночи Эмили ворочалась на постели и зарывалась в подушки, пытаясь успокоиться. Затем поспешно оделась, выбралась через окно и убежала к Беркли. Считанные минуты спустя они вдвоём проникли на общественную конюшню, запрягли коляску и укатили прочь, целиком отдавшись безрассудному порыву...