Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Редкий писатель — даже среди Бессмертных — может похвастать такой бешенной популярностью, как Джером Клапка Джером. Никто, кроме Джерома, не может быть уверен — за что именно его любят и помнят. А Джерома помнят за легкий, насыщенный жизнью юмор, за то, что он всегда близок читателю — и своему современнику, и нам с вами.
отрывок из произведения:
...Мне случилось провести чрезвычайно интересный вечер. Я обедал кое с кем из моих «передовых» друзей в «Национально-социалистическом клубе». Обед был превосходен: фазан, начиненный трюфелями, был упоителен, как поэма, и если я скажу, что шато-лафит сорок девятого года стоил денег, за него заплаченных, то мне больше ничего не останется добавить.
После обеда, за сигарами, завязался чрезвычайно поучительный разговор на тему грядущего равенства человечества и национализации капитала.
Сам я не принимал большого участия в разговоре, так как, вынужденный с юности зарабатывать себе на пропитание, не имел ни времени, ни случая изучать подобные вопросы.
Но я очень внимательно прислушивался к толкам моих приятелей о том, как уже за тысячи столетий до их появления на свет все шло наперекосяк и как они думают в ближайшие годы навести в мире порядок.
Лозунгом их было равенство человечества — полное равенство во всем: имущественное, общественное, равенство обязанностей и, как следствие всего этого, равенство в счастье и довольстве. Мир принадлежит всем одинаково и должен быть разделен между всеми поровну. Труд индивидуума — собственность не его, а государства, которое его кормит и одевает, и должен быть направлен не к увеличению личного благосостояния, а к обогащению нации.
Мы подняли бокалы и выпили за равенство, а затем приказали слуге подать зеленого шартрезу и еще сигар.
Я пошел домой в большом раздумье. Долго не мог я заснуть и лежал с открытыми глазами, размышляя о новом мире, картину которого мне нарисовали. Как приятно было бы жить, если бы план моих друзей осуществился. Не было бы ни междоусобиц, ни зависти, ни разочарований, ни страха перед нищетой! Государство пеклось бы о всех наших нуждах от колыбели до гроба включительно, а нам совершенно не нужно было бы думать ни о чем. Не стало бы ни тяжелой работы (трех часов в день было б вполне достаточно, согласно нашим вычислениям, и эти три часа обязательной работы налагались бы государством на каждого взрослого гражданина, а больше никому бы не позволяли работать — и мне бы тоже), ни бедняков, внушающих жалость, ни богачей, внушающих зависть, — никто не будет на нас смотреть сверху вниз, как и нам не на кого будет глядеть снизу вверх (последнее не так уж приятно) — вся наша жизнь будет без нашего участия устроена и упорядочена, и нам ни о чем другом не останется думать, как только о славном призвании (каково бы оно ни было) человечества!
Здесь мои мысли смешались в какой-то хаос, и я заснул.
Когда я проснулся, то оказалось, что лежу я под стеклянным футляром в светлой высокой комнате. Над моей головой — объявление:
«Спящий человек. Время — XIX век».
«Этот человек был найден спящим в одном лондонском доме, после великой социальной революции 1899 года. Из отчета хозяйки дома явствовало, что он к этому моменту спал уже десятый год (она забыла, как его зовут). Решено было в интересах науки не будить его, а проследить, сколько времени он будет спать, и согласно с этим его перевезли для всеобщего обозрения в «Музей редкостей». Посетителей просят не брызгать водой в отверстия для прохода воздуха».
Благородный старичок-джентльмен, размещавший чучела ящериц в соседнем ящике, подошел ко мне и снял крышку.
— Что случилось? — спросил он. — Вас что-то потревожило?
— Нет, — сказал я, — я всегда просыпаюсь, когда чувствую, что достаточно поспал. Какое теперь столетие?
— Теперь, — сказал он, — двадцать девятый век. Вы спали ровно тысячу лет.
— А, отлично, — сказал я, слезая со стола, — ничего не может быть лучше, чем как следует выспаться.
— Вы, кажется, решили следовать своим привычкам, — сказал старый джентльмен, когда я принялся надевать свою одежду, лежавшую в ящике возле меня. — Хотите прогуляться со мною по городу? Я вам буду объяснять произошедшие перемены, пока вы будете задавать мне вопросы и делать глупые замечания.
— Да, — ответил я, — мне кажется, это именно то, что мне остается делать.
— И я так думаю, — проворчал он, — идемте.
И он показал мне дорогу из комнаты.
— Ну, как теперь — все в порядке?
— Что в порядке? — спросил он.
— Да мир, — ответил я. — Несколько моих друзей собирались, как раз перед тем, как я заснул, переделать его. Все ли теперь равны, и уничтожены ли преступления, печаль и все остальное в этом роде?
— О да, — ответил мой проводник, — теперь вы все найдете в полном порядке. Мы здорово-таки потрудились, пока вы спали. Смею сказать, мы превратили землю в совершенство. Теперь никому не позволяют делать глупости и допускать несправедливость. А что касается до равенства, то и лягушкам за нами не угнаться...
...Мне случилось провести чрезвычайно интересный вечер. Я обедал кое с кем из моих «передовых» друзей в «Национально-социалистическом клубе». Обед был превосходен: фазан, начиненный трюфелями, был упоителен, как поэма, и если я скажу, что шато-лафит сорок девятого года стоил денег, за него заплаченных, то мне больше ничего не останется добавить.
