Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Аполлон Александрович Григорьев родился 1 августа 1822 года в Москве. Сын дворянина, против воли родителей женившегося на дочери крепостного кучера. Григорьев был сдан в Воспитательный дом и числился московским мещанином до 1850 года, когда в чине титулярного советника выслужил личное дворянство. Получив прекрасное домашнее образование, он в 1838 году поступил на юридический факультет Московского университета, который окончил в1842 году первым кандидатом. Аполлон Григорьев был дружен с А.Фетом, Я.Полонским, С.Соловьевым. В 1842-1843 гг. он заведовал библиотекой Московского университета, а с августа 1843 года секретарь Совета университета. В 40-х гг. увлекался утопическим социализмом и масонством. В 1843 году Григорьев дебютировал как поэт в журнале «Москвитянин» стихотворением «Доброй ночи!». В 1846 году в Петербурге, где тогда жил поэт, вышел единственный прижизненный его сборник «Стихотворения». По возвращении в Москву А.Григорьев активно выступал в газете «Московский городской листок» как поэт, публицист и литературный критик. В августе 1848 года он поступил учителем законоведения в Александровский сиротский институт; в 1850-53 — учитель Московского воспитательного дома; в 1851-57 старший учитель законоведения в 1-й московской гимназии. В конце 1857 года в чине коллежского асессора Аполлон Григорьев вышел в отставку. В 1851-55 годах он вместе с М.Погодиным и А.Островским возглавил «молодую редакцию» журнала «Москвитянин», публиковал в нем статьи, полемические обзоры журналов, регулярные театральные летописи московских театров. В 1857 году он уехал за границу (Италия, Франция, Германия), а с 1858 года жил в Петербурге. В 1861 году вместе с Ф.Достоевским и Н.Страховым Аполлон Григорьев выступил как пропагандист идей почвенничества; в 1861-1863 годах он сотрудничал в журнале «Время».
отрывок из произведения:
...Сначала я, от нечего делать, стал просто прислушиваться к звукам этих двух голосов, вовсе не обращая внимания на содержание разговора; мне был как-то по душе этот звонкий, несоздавшийся, ребяческий голос, в котором таился или страстный шепот женщины, или кухонная брань будущей титулярной, надворной, коллежской советницы и начальницы отделения. Да! то или другое, ибо в этом голосе было что-то несоздавшееся: он был чист и звонок, но его ноты могли звучать и в божественной поэме, и, пожалуй, в пошлом мотиве польки... Я жадно прислушивался к этому голосу, как ко всякому откровению нераспустившейся женственной души, ловил каждый звук его, потому что каждый звук был еще неоскверненная святыня. Это смешно, может быть, — но что же делать? Я везде и всегда один и тот же, я везде и во всем вижу только женщин, слушаю только женщин, понимаю только женщин и, пожалуй, страдаю только за женщин, — везде, везде, в многолюдном ли салоне, среди ли бешеного веселья танцклассов петербургских, здесь ли, наконец, в каком-то губернском городе, меня занимает одно — судьба женщины.
А что мне в них, кажется? Они же первые были готовы обвинять меня в неограниченном самолюбии, они же первые не верили моему поклонению, моему фанатизму, они же, которых природа казалась мне всегда выше и чище грубой природы мужчины, способны были сомневаться даже в искренности моих эксцентрических понятий...
Так или почти так думал я, прислушиваясь к звукам разговора за стеною. Наконец, и думать о женщинах стало мне если не скучно, то, по крайней мере, грустно — и вероятно, заразительность любопытства дочерей Евы была причиною того, что я наконец стал вслушиваться в содержание слов...
...Сначала я, от нечего делать, стал просто прислушиваться к звукам этих двух голосов, вовсе не обращая внимания на содержание разговора; мне был как-то по душе этот звонкий, несоздавшийся, ребяческий голос, в котором таился или страстный шепот женщины, или кухонная брань будущей титулярной, надворной, коллежской советницы и начальницы отделения. Да! то или другое, ибо в этом голосе было что-то несоздавшееся: он был чист и звонок, но его ноты могли звучать и в божественной поэме, и, пожалуй, в пошлом мотиве польки... Я жадно прислушивался к этому голосу, как ко всякому откровению нераспустившейся женственной души, ловил каждый звук его, потому что каждый звук был еще неоскверненная святыня. Это смешно, может быть, — но что же делать? Я везде и всегда один и тот же, я везде и во всем вижу только женщин, слушаю только женщин, понимаю только женщин и, пожалуй, страдаю только за женщин, — везде, везде, в многолюдном ли салоне, среди ли бешеного веселья танцклассов петербургских, здесь ли, наконец, в каком-то губернском городе, меня занимает одно — судьба женщины.
29 кб
18 кб