Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Эта книга о минувшей Жизни, ушедшей от нас всего-то на полтора-два десятилетия назад, но успевшей стать эпохой, которая изменила мир почти до неузнаваемости. Книга — предсказания, в коих испробовали себя такие личности, как Чингиз Айтматов, Сергей Залыгин, Евгений Евтушенко, кинорежиссер Алоиз Бренч, политолог Татьяна Заславская, первый президент России Борис Ельцин, актеры театра и кино (Евгений Леонов, Андрей Миронов, Вера Васильева), бизнесмены (Григорий Лучанский, Олег Степанов, Арби Индорбаев), политики, помощник Арманда Хаммера и другие знаменитости. Словом, ностальгические хроники о днях, канувших в Лету — незабвенных и, увы, неповторимых...
отрывок из произведения:
...С Александром Петровичем Межировым я встретился в 1990 году, считай, в последнем «десанте» российских писателей, высадившихся в некогда уютном и гостеприимном Доме творчества писателей в Дубулты... Тогда уже все шло к «самостийности», жизнь в девятиэтажном вместилище духа медленно умирала и оставались считанные месяцы до августа-91, который в три дня прикончил то, что некогда было огромно и нерушимо...
Однажды Межиров попросил меня подать в газету «Юрмала» объявление о покупке на Рижском взморье домика, в котором он собирался навсегда обосноваться. Однако события, которые затем последовали в Латвии, и начавшийся дележ на «своих» и «чужих», отпугнули его, и он вместо Юрмалы оказался в США... Сам поэт о тех событиях отзывался так: «Когда утопия рушится, религия устает. Остается одна идея. Национальная. Но национальная идея, как правило, переходит в идею националистическую. Националистическая идея переходит в национал-социалистическую. Это печально, но в этом есть какая-то закономерность. У мудрого Толстого есть такая фраза: «Патриотизм — последнее прибежище негодяев».
Наша беседа с Межировым в 1990 году из-за ее «глобальности» не была целиком опубликована — большая ее часть так и осталась на ауди-кассетах... И сейчас я снова к ним возвращаюсь.
В 1946 году Александр Межиров попал в резолюцию по постановлению ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», «посвященных» Ахматовой и Зощенко... Пришлось уехать из Москвы. Местом добровольной «ссылки» стала Рига (на ул. Тербатес, 16/18), где работал репортером в газете «Советская Латвия». Кстати сказать, написал массу очерков о заводе ВЭФ, который тогда только начинал свою блистательную биографию. Целый год Александр Петрович трудился в Латвии на ниве журналистики, после чего отправился в Москву, где была его родина, и где впоследствии были напечатаны более чем пятьдесят сборников его стихов.
— Вернувшись из Риги в Москву, я начал вести жизнь профессионального литератора, стихотворца, — рассказывает поэт. — Занимался переводами, писал статьи, словом, делал все, что должен делать профессиональный писатель... Некоторое время служил в журнале «Знамя», у Всеволода Вишневского, был заведующим отделом поэзии. А до этого я работал заместителем главного редактора многотиражки «Московский университет», которая выходила на трех союзных языках, а редактором газеты был сын Тимирязева. Необыкновенно милый человек и необыкновенно глупый... Студенты его называли — «сын памятника»... В редакции он практически не бывал, и я там орудовал один. Правда, у меня была вакантная должность, и я держал ее про запас, и, как потом выяснилось, не зря... В Москве тогда жил очень крупный русский поэт Николай Глазков, человек не без некоторого безумия, но сильнейший поэт. Так вот этот Глазков еще в 1938 году написал стихотворение, которое кончалось так: «У него спросили: в Чили существуют города? Он ответил: никогда! И его разоблачили». Уже тогда он понимал, что происходит. Это был человек невероятной физической силы, зарабатывал тем, что пилил дрова, но когда в Москве включили центральное отопление, он остался без работы и стал умирать от голода. И я его взял на должность литсотрудника. С условием, что в редакции он появляться не будет. Но однажды он пришел к главному бухгалтеру МГУ и сказал: «Я служу в газете у Саши Межирова... Хочу поехать к своей мамаше в Нижний Новгород, дайте мне жалованье за полгода вперед и мешок капусты». И бухгалтер, тертый, умный старик, понял, что тут что-то не то. Началось разбирательство и, видимо, я попал бы в тюрьму, если бы не профессор физик Ноздрев. Сам он был из деревни и работал освобожденным парторгом ЦК в МГУ. От скуки он тоже сочинял стихи и, наверное, это обстоятельство нас сблизило. Короче, он меня спас, положив это дело под сукно...
— Так называемое «дело Пастернака» в свое время стало своего рода экзаменом гражданственности для многих писателей... Какую позицию лично вы занимали во время гонений на Пастернака?
— В том, что Пастернак великий поэт, я не сомневался со школьных лет. И тогда, в 1958 году, понимал, что травля этого поэта — чистой воды бандитизм, а что такое бандитизм, я, как человек из бильярдной и игорных домов, хорошо знал. И вот перед тем как было назначено это страшное собрание по исключению Пастернака, я пришел к Слуцому, очень крупному поэту, и сказал ему: «У меня есть два билета в Тбилиси и нам надо с вами немедленно улетать, ибо нас могут завтра вызвать в ЦК и по Уставу мы будем обязаны подчиниться и выступить против Пастернака... А выступать я не могу. Я просто умру, если это сделаю.» На это Слуцкий мне сказал: «Саша, вы паникер». И он остался в Москве, а я улетел в Тбилиси. Улетел в тот же день. Подумаешь, скажете вы, какое великое мужество — удрать с собрания... И что надо было бы там выступить и сказать его организаторам — что вы, негодяи, делаете?.. Наивность...