Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Нина Абрамовна Воронель — русский израильский драматург. Она была известна в СССР как поэт и переводчик. С 1974 года живет в Израиле и пишет чаще всего прозу. Ее «крестным отцом» от литературы был знаменитый Корней Чуковский, встреча с которым оказала решающее влияние на ее решение заниматься литературой. В 1956-1960 она училась в Литинституте, где специализировалась на переводах из английской литературы. В 1961 широкое признание получил ее перевод «Баллады Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда. В 2003 в её переводе вышел роман Сола Беллоу «Планета мистера Сэммлера».
Первые авторские публикации — детские рассказы (1965). Одновременно она обратилась к жанру драмы, ее первая пьеса «Прочтите письмо» (1968) была запрещена после первой постановки в Перми, а режиссер был уволен с работы. На этом для Воронель закончилась возможность постановок и публикаций. Ее муж, физик Александр Воронель, включил пьесы в свой самиздатовский журнал «Евреи в СССР».
В 1972 они подали заявление на выезд в Израиль, а в 1974 смогли выехать туда. С 1975 гражданка Израиля.
Cреди ее произведений 18 пьес по-русски и одна на иврите, и с полдюжины сценариев на разных языка, по двум из которых были поставлены фильмы.
отрывок из произведения:
...Она без стука вошла в мою новую квартиру на второй день после нашего переезда из центра абсорбции в Тель-Авив. Было это в июле 1975, и я умирала от непривычной тель-авивской жары – мы приехали в Израиль зимой, в последний день 1974 года, и я понятия не имела, что такое кондиционер и как он включается. Я сидела на одном из двух выданных нам Сохнутом стульев перед внушительной грудой обломков, в которую две таможни – советская и израильская – превратили наш небогатый багаж. Что с этой грудой делать, я тоже не имела понятия — я не знала ни языка, ни законов моей новой родины, тем более, что три месяца из моих израильских шести я провела, мотаясь по еврейским общинам многочисленных американских городов с призывом помочь моим друзьям, оставшимся в руках советской власти без меня.
Как она вошла, я не слышала – жара растопила мои мозги до полного отупения. Я безуспешно пыталась извлечь из-под обломков какой-то нужный мне предмет, как вдруг меня вернул к реальности тихий голос, произнесший по-русски с сильным акцентом:
«Я могу вам чем-нибудь помочь?».
Я обернулась и увидела перед собой женщину-птицу с дивным печальным лицом, большую часть которого занимали огромные глаза. Сходство с птицей ей придавала не только маленькая, гладко затянутая узлом волос головка, но и длинные рукава белой кружевной блузки, сбегающие с открытых глубоким вырезом плеч.
Где-то я уже видела это незабываемое лицо, оно уже раньше склонялось надо мной в полете – то ли с неба, то ли со стены, то ли с потолка. И крылья были распахнуты, прозрачные, как рукава этой блузки, — но не птичьи, а скорей стрекозинные. Откуда-то из глубины плавящейся от жары памяти выпорхнули три таких лица, не одно, а целых три. Осененные взмахами крыл они глядели на меня с картины — где же я видела эту картину совсем недавно?
Ну да, вспомнила: на стене салона роскошной виллы Айелы Закс, одной из самых богатых меценаток Израиля, жены председателя Кнессета Германа Абрамова. Мы ведь в те времена были весьма знамениты как герои еврейского сопротивления, – нас показывали по телевизору и приглашали .на обеды в лучшие дома. У Айелы Закс нами угощали в тот вечер Шимона Переса, — не помню, каким министром он тогда был. Меня усадили за стол рядом с ним, и он мне весь вечер рассказывал свои впечатления от замечательной книги Надежды Мандельштам, которую прочел совсем недавно.
Я хлопала ушами и восхищалась, какие интеллигентные в нашей стране министры. И вдруг я увидела эту картину с тремя стрекозами – она висела на стене передо мной, — и спросила не к месту, прямо посреди разговора о Надежде Мандельштам:
«Кто этот художник?»
Мне ответили: «Разве вы не видите — это Иосл Бергнер».
Я, конечно, этого не видела, — я тогда ничего не знала об Иосле Бергнере. И понятия не имела, что на многих его картинах запечатлено лицо моей соседки Рози, которая как-то сразу стала моей подругой. В следующий раз я услышала его имя, когда, гуляя по галереям старого Яффо, Саша решил купить в наш новый дом картину. Он долго выбирал из великого множества развешанных по стенам полотен и наконец, указав на одно, спросил галерейщика, сколько оно стоит. Ответ потряс нас до глубины души:
«Двадцать тысяч долларов». – без запинки сказал галерейщик.
В те времена двадцать тысяч стоили примерно так, как сегодня двести.
«Почему так дорого?» — выдавил из себя ошеломленный Саша.
Ответ был нам уже знаком: «Разве вы не видите — это же Иосл Бергнер».
Этим ответом галерейщик дал общий очерк творчества Бергнера, а подробности я узнала позже, когда Рози, приглядевшись к моим неумелым попытками управиться с новой квартирой, приставила ко мне свою уборщицу Оснат.
Я назвала Оснат уборщицей шепотом, чтобы никто не подслушал – политическая корректность требует называть ее «озерет», т.е. помощницей, чтобы, не дай Бог, не обидеть...