Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Герман Мелвилл (Herman Melville) — писатель-романтик, классик американской литературы.
Отец Мелвилла, коммерсант по ремеслу и прожектер по характеру, умер, когда будущему писателю было всего двенадцать лет. Оставленные им долги вынудили сына расстаться с мыслью об образовании. Позднее он признавался, что «в годы молодости вообще не жил духовно», все силы отнимали заботы о хлебе насущном. Палуба торговых, китобойных, военных судов, с юности ставшая для Мелвилла родным домом, заменила ему университет, преподав бесценные уроки жизни. Матросом он побывал в самых экзотических краях, однажды, не выдержав придирок боцмана, сбежал с корабля в Полинезии и несколько недель провел пленником туземцев, о которых говорили, что они каннибалы. Об этом эпизоде рассказала его первая повесть «Тайпи» (1846), воспринятая читателями и критиками как увлекательный рассказ о приключениях «человека, пожившего с людоедами». Ранние книги Мелвилла — повести «Ому» (1847), «Редберн» (1849), «Белый бушлат» (1850) воспринимались просто как путевые очерки, хотя все они затрагивали коренные проблемы человеческого существования. Остался непонятым и не принятым публикой роман-притча «Моби Дик, или Белый Кит» (1851). Этот неуспех не подорвал веры Мелвилла в собственные писательские силы, однако вынудил зарабатывать на жизнь не литературой, которой он отныне посвящал лишь немногие свободные часы, а службой на нью-йоркской таможне. Его имя было совсем забыто, и лишь в анонимном некрологе добрым словом вспомнили «исключительно одаренного автора», который обладал «могучим поэтичным воображением». Сила этого воображения была оценена только читателями 20 века, открывшими Мелвилла наново вслед за публикацией в 1924 извлеченной из архива аллегорической повести «Билли Бадд».
(c)OZON.ru
отрывок из произведения:
...В пору, предшествовавшую появлению Бартлби, у меня служили два переписчика и подающий надежды мальчик на побегушках: Индюк, Кусачка и Имбирный Пряник. Могут возразить, что таких имен не найти ни в одном справочнике. Но это и были не имена, а клички, которые трое моих служащих дали друг другу, тем самым, как им казалось, определяя наружность или нрав каждого из них. Индюк был низенький толстенький англичанин примерно одного со мною возраста, то есть лет около шестидесяти. По утрам лицо его, можно сказать, радовало своим здоровым румянцем, но после полудня — в этот час он обедал — оно пылало, как угли в камине на рождество, и продолжало пылать, хотя и все менее жарко, до шести часов вечера, после чего я уже не видел обладателя этого лица, которое, достигая своего зенита вместе с солнцем, как будто с ним вместе и закатывалось, а на следующий день опять всходило, поднималось и клонилось к закату во всей своей непреходящей славе. Мне довелось наблюдать в жизни немало странных совпадений, среди которых не последним было, что именно с той минуты, когда красная, блестящая физиономия Индюка начинала излучать самое жаркое сияние, ценность его как работника значительно убывала на все остальное время суток. И не то чтобы он начинал бездельничать или отлынивать от работы. Напротив того, скорее он проявлял излишнее рвение. Им овладевала какая-то странная, лихорадочная, суетливая, бесшабашная жажда деятельности. Он макал перо в чернильницу, не глядя, что делает. Все кляксы, какие он посадил на моих бумагах, были посажены после полудня. Мало того. После полудня он не только забывал об осторожности и сажал кляксы, но порой шел дальше — поднимал шум. И лицо его в такие дни пылало жарче обычного, словно бы поверх антрацита насыпали еще кеннельского угля. Он со стуком переставлял свой стул, опрокидывал песочницу; принимаясь чинить перья, от нетерпения расщеплял их и в запальчивости швырял на пол; вставал и, наклонившись над своим столом, ворошил и расшвыривал бумаги, что уж вовсе не пристало такому пожилому человеку. Однако ж, поскольку был он во многих отношениях мне полезен и с утра до полудня писал не отрываясь и весьма быстро, так что успевал сдать очень много работы, притом безупречно выполненной, — по всем этим причинам я смотрел сквозь пальцы на его чудачества, хотя подчас и выговаривал ему. Делал я это, впрочем, очень мягко, потому что он, будучи по утрам самым вежливым, более того, самым кротким и почтительным человеком, во второй половине дня становился по малейшему поводу несколько невоздержан на язык, а вернее сказать — дерзок...