Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Историческую основу «Легенды об Уленшпигеле» (1867), всемирно известного произведения великого бельгийского писателя Шарля де Костера (1827 — 1879), составляют события нидерландской революции XVI века. В образе легендарного Тиля Уленшпигеля воплощены неукротимое вольнолюбие и мужество народа Фландрии в борьбе с испанскими угнетателями и католическим мракобесием.
отрывок из произведения:
...В Хейсте Уленшпигель и Ламме смотрели с дюны, как одно за другим прибывали из Остенде, из Бланкенберге, из Кнокке рыбачьи суда с вооруженными людьми, а на шляпах у вооруженных людей, как у зеландских Гезов, был нашит серебряный полумесяц с надписью; «Лучше служить султану турецкому, чем папе».
Уленшпигель был весел, пел жаворонком, в ответ ему со всех сторон раздавался боевой клич петуха.
Распродав наловленную рыбу, люди выгружались в Эмдене (*115). Там все еще находился Гильом де Блуа (*116) и по распоряжению принца Оранского снаряжал корабль.
Уленшпигель и Ламме прибыли в Эмден, как раз когда корабли Гезов по распоряжению Долговязого вышли в открытое море.
Долговязый сидел в Эмдене уже около трех месяцев и отчаянно скучал. Он все ходил, точно медведь на цепи, с корабля на сушу, с суши на корабль.
Бродя по набережной, Уленшпигель и Ламме повстречали некоего сеньора с добродушным лицом, от скуки выковыривавшего копьем булыжник. Хотя усилия его были по видимости тщетны, он все же не оставлял намерения довести дело до конца. А в это время сзади него собака грызла кость.
Уленшпигель подошел к собаке и сделал вид, что хочет отнять у нее кость. Собака заворчала. Уленшпигель не унялся. Собака громко залаяла.
Обернувшись на шум, сеньор спросил Уленшпигеля:
— Чего ты пристаешь к собаке?
— А чего вы, мессир, пристаете к мостовой?
— Это не одно и то же, — отвечал сеньор.
— Разница не велика, — возразил Уленшпигель. — Собака держится за кость и не отдает ее, но ведь и булыжник держится за набережную и не желает с ней расставаться. Уж если такие люди, как вы, затевают возню с мостовой, то таким людям, как мы, не грешно затеять возню с собакой.
Ламме прятался за спину Уленшпигеля и в разговор не вступал.
— Ты кто таков? — осведомился сеньор.
— Я Тиль Уленшпигель, сын Клааса, умершего на костре за веру.
И тут он запел жаворонком, а сеньор закричал петухом.
— Я адмирал Долговязый, — сказал он. — Чего тебе от меня нужно?
Уленшпигель поведал ему свои приключения и передал пятьсот каролю.
— А кто этот толстяк? — показав пальцем на Ламме, спросил Долговязый.
— Мой друг-приятель, — отвечал Уленшпигель. — Он, как и я, хочет спеть на твоем корабле мощным голосом аркебузы песнь освобождения родного края.
— Вы оба молодцы, — рассудил Долговязый. — Я возьму вас на свой корабль.
Это было в феврале: дул пронизывающий ветер, мороз крепчал. Наконец, проведя еще три недели в томительном ожидании, Долговязый, доведенный до исступления, покинул Эмден. Выйдя из Фли, он взял курс на Тессель, но затем вынужден был повернуть на Виринген, и тут его корабль затерло льдами.
Скоро глазам его представилось веселое зрелище: катанье на санках, катанье на коньках; конькобежцы-юноши были одеты в бархат; на девушках были кофты и юбки, у кого — шитые золотом, у кого — отделанные бисером, у кого — с красной, у кого — с голубой оборкой. Юноши и девушки носились взад и вперед, скользили, шутили, катались гуськом, парочками, пели про любовь, забегали выпить и закусить в украшенные флагами лавочки, где торговали водкой, апельсинами, фигами, peperkoek'ами, schol'ями [камбала (флам.)], яйцами, вареными овощами, heetekoek'ами, то есть оладьями, и винегретом, а вокруг под полозьями санок и салазок поскрипывал лед.
Ламме в поисках жены по примеру всего этого веселого люда тоже катался на коньках, но то и дело падал.
Уленшпигель между тем захаживал утолять голод и жажду в дешевенькую таверну на набережной и там не без приятности беседовал со старой baesine.
Как-то в воскресенье около девяти часов он зашел туда пообедать.
— Однако, помолодевшая хозяйка, — сказал он смазливой бабенке, подошедшей услужить ему, — куда девались твои морщины? Зубы у тебя белые, молодые и все до одного целы, а губы красные, как вишни. А эта ласковая и лукавая улыбка предназначается мне?
— Как бы не так! — отвечала она. — Чего подать?
— Тебя, — сказал Уленшпигель.
— Пожалуй, слишком жирно будет для такого одра, как ты, — отрезала бабенка. — Не желаешь ли какого-нибудь другого мяса?
Уленшпигель молчал.
— А куда ты девал красивого парня, статного, полного, который всюду ходил с тобой? — спросила бабенка.
— Ламме? — спросил Уленшпигель.
— Куда ты его девал? — повторила она.
Уленшпигель же ей на это ответил так:
— Он ест в лавчонках крутые яйца, копченых угрей, соленую рыбу, zuurtje [маринованные овощи (флам.)], — словом, все, что только можно разгрызть, а ходит он туда в надежде встретить жену. Ах, зачем ты не моя жена, красотка! Хочешь пятьдесят флоринов? Хочешь золотое ожерелье?
Но красотка перекрестилась.
— Меня нельзя ни купить, ни взять насильно, — сказала она.
— Ты никого не любишь? — спросил Уленшпигель.
— Я люблю тебя как своего ближнего. Но больше всего я люблю господа нашего Иисуса Христа и пресвятую деву, которые велят мне блюсти мою женскую честь. Это трудно и тяжко, но господь помогает нам, бедным женщинам. Впрочем, иные все же поддаются искушению. А что твой толстый друг-весельчак?
— Он весел, когда ест, печален, когда голоден, и вечно о чем-то мечтает, — отвечал Уленшпигель. — А у тебя какой нрав — жизнерадостный или же унылый?
— Мы, женщины, рабыни нашей госпожи, — отвечала она.
— Какой госпожи? Причуды? — спросил Уленшпигель.
— Да, — отвечала она.
— Я пришлю к тебе Ламме.
— Не надо, — сказала она. — Он будет плакать, и я тоже.
— Ты когда-нибудь видела его жену? — спросил Уленшпигель.
— Она грешила с ним, и на нее наложена суровая епитимья, — вздохнув, сказала она. — Ей известно, что он уходит в море ради того, чтобы восторжествовала ересь, — каково это ее христианской душе? Защищай его, если на него нападут; ухаживай за ним, если его ранят, — это просила тебе передать его жена.
— Ламме мне друг и брат, — молвил Уленшпигель.
— Ах! — воскликнула она. — Ну что бы вам вернуться в лоно нашей матери — святой церкви!
— Она пожирает своих детей, — сказал Уленшпигель и вышел...